Искажение[СИ, роман в двух книгах] - Юрий Леж

Солдатик провел Чехонина мимо стола дежурного офицера, расположенного в глубоком эркере в нескольких шагах от входной двери, только коротко и важно проговорил: "К самому!" Чехонин заметил, как офицер слегка напрягся от упоминания начальства и молча кивнул. "Видно, побаиваются здесь "кума", раз "самим" кличут, надо будет ухо-то востро держать", — подумал Чехонин, направляясь по команде конвойного вверх по лестнице, на второй этаж. На лестнице зека и сообразил, откуда распространяется на весь корпус этот чудный смолянистый аромат: резные перила крутой, но невысокой лесенки были свежими, только-только из мастерской.

В узком, светлом коридорчике второго этажа очки Чехонина окончательно отпотели, и в кабинет заместителя начальника лагеря по режиму, "кума", он вошел совершенно зрячим и, казалось, готовым к любым неожиданностям.

За привычного вида казенным начальственным столом покрытым стареньким зеленым сукном сидел седой мужчина в поношенном, чистом кителе, с удивительно прямой спиной, будто аршин проглотил и быстрыми, обжигающими глазами. Зам по режиму чуть шевельнулся на вошедших, демонстрируя небольшие полевые погончики с майорскими звездами, махнул рукой на раскрывшего для доклада рот конвойного и тут же спрятал глаза в какую-то папку обыкновеннейшего, казенного вида, раскрытую перед ним на столе.

— Заключенный Чехонин по вашему приказанию доставлен, — все-таки пробубнил солдатик, исполняя букву Устава.

— Свободен, Васильев, — скомандовал майор, по-прежнему не отрывая взгляда от бумаг. — Иди, подождешь в караулке, позову потом.

Видимо, авторитет кума здесь и в самом деле был высок, раз не побоялся майор оставаться наедине с новеньким зеком. Конечно, почитав личное дело Чехонина, можно было не опасаться, что этот заключенный способен физически навредить куму. Да и вообще, такое если когда и случалось, то покрылось давно пылью времен. А вот общаться наедине с авторитетными, теми, кто стоял на верхушке воровской, все еще до конца не уничтоженной пирамиды, и сыскари и вертухаи избегали. И неписанное ни в каких инструкциях правило это соблюдалось строжайше.

— Садись, — ткнул пальцем в сторону простого, видимо, тут же, в лагере изготовленного табурета кум.

Чехонин осторожненько шагнул вперед и пристроился на краешек, отметив, что табурет к полу не прикручен, свободно стоит, как обыкновенная мебель. В этот момент ему жутко, до чесотки, захотелось распахнуть казенный ватник. В комнате, пожалуй, было еще теплее, чем в коридорах корпуса. Да что там теплее, было в кабинете кума по-настоящему жарко.

— Узнал я тебя, — поднял глаза майор. — Узнал. Никакой ты не зека Чехонин. Ты ведь рядовой Авдотьин, верно? Память-то у меня на лица всегда была хорошей…

"Про память — кокетничает, — подумал Чехонин. — Феноменальная — вот как такая память называется".

— Верно, гражданин начальник, — кивнул то ли Чехонин, то ли Авдотьин. — Я вас сейчас тоже признал. Сорок четвертый год, на румынском фронте, весной это было…

Чехонин, постепенно превращаясь в Авдотьина, чуток помолчал и добавил:

— Такие глаза, как у вас, разве когда забудешь…

Отдельный штурмовой батальон стоял во втором эшелоне, поодаль от линии фронта, уже второй месяц. Обыкновенно их присылали в нужное место перед самым-самым наступлением, хорошо, если давали три-четыре дня на "оглядеться", а потом уже бросали в бой. А тут — застряли. То ли накладка какая случилась в штабах, как же без накладок-то? то ли застопорилось что-то с готовностью наступления, но… Батальон отдыхал.

Нет-нет, без дела солдаты и сержанты не сидели, и офицерам хватало забот и хлопот и в такие дни, но вот когда в тебя не стреляют, вокруг не рвутся мины и снаряды, а вечера и относительной тишины ждешь, как царствия божья — это и есть отдых. Тем более, что и баня в деревеньке, где квартировал батальон, была. И с кормежкой тыловики не обижали, доставляли все в срок и по норме.

Как по заказу, погоды стояли все это время роскошнейшие. Южная, буйная весна сбросила слабенький в этих краях снежный покров, высушила землю, зазеленела свежей травкой, забелела распустившимися цветами черешни. Солдаты, те, кто постарше и из крестьян, душевно вздыхали, глядя на такое великолепие и вспоминая не только суровость и затяжную распутицу своих краев, но и оставленные далеко-далеко отсюда семьи, хозяйство, жен и детей… как-то они там без мужиков справляются? Но таких солдат в батальон было раз-два и обчелся, в основном на хозяйстве, да при минометном взводе. С первых же дней и по сию пору батальон предпочитали пополнять тем же контингентом, из которого он был сформирован изначально: повзрослевшими зеками с "малолетки". Как исполнялось пацану восемнадцать, ну, или за неделю две до официального, по бумагам, дня рождения, так и переводили их вместо взрослой зоны в такие вот штурмовые батальоны, кому-то значительно сокращая срок, кому-то — жизнь.

Из тех первых пяти сотен человек, попавших в батальон весной сорок второго, продолжали воевать едва ли полсотни, да и те в основном после возвращения из госпиталей. Рядовой Авдотьин, снайпер второй роты, был чуть ли не единственным счастливчиком, которого не коснулись за эти два года ни пули, ни осколки, ни близкие разрывы снарядов и мин. Хоть и не прятался он за чужими спинами, честно отсиживая в окопах, бегая тяжелой рысцой в атаку, пролеживая сутками напролет в снайперских засадах.

Той ночью, почти перед рассветом, их роту, да и весь батальон, кроме приданной в расчете на наступление самоходной батареи, подняли по тревоге. Глядя, как суетятся, засовывая голые ноги в сапоги, а портянки в карманы бушлатов, молодые, не успевшие повоевать пацаны, двадцатилетние "старики" усмехались, собираясь неторопливо и основательно. А зачем спешить? После пробуждения по команде дневального: "Рота! Подъем! Тревога! В ружье!" никто из них не услышал ни частых, заполошных выстрелов на улице, ни леденящего кровь лязга гусениц чужих танков возле здания местной сельской школы, которое занимал батальон. Означало это только одно: тревога-то плановая, и ничего страшного не случилось. И совсем не обязательно выбрасываться из окон в обнимку со штурмгевером, чтобы не словить вражескую пулю, выбегая из дверей дома.

Как понимали "старики", так все и оказалось. Батальон выдвинулся к передовой, подменить сидевших в окопах солдат обыкновенного стрелкового подразделения. И хотя такая подмена выглядела странно — штурмовиков в окопы, как простую "махру", но — как всегда, начальству виднее, кто где нужнее, кто из них фрукт, а кто — овощ…

Авдотьину повезло. Снайперская точка, на которой он сменил крупного, сумрачного мужика лет тридцати, была оборудована отлично. Окопчик на склоне небольшого холма сообщался с парой таких же, отрытых метрах в пятидесяти от него, а еще почти рядом начиналась узкая щель будущего оврага, промытая дождями. Перекатился с десяток метров — и вот уже ты недоступен ни для пуль, ни для минных осколков. Красота, а не позиция.